Полу-жизнь. Часть II. Трубодур
Слегка влажный, от лёгкой мороси, асфальт, тихо причмокивал под рифлёной, толстой и упругой подошвой кроссовок. Слаженно работающие лёгкие, свежим, прохладным воздухом, на вдохе надували пузырьки альвеол, и, ритмично сокращаясь, через полуоткрытый рот, в щель, образованную двумя рядами плотно установленных, аккуратных имплантантов, выбрасывали насыщенный углекислотой парок. Ритмично, в такт импульсам стимулятора, билось, совершенно лишённое жировых отложений, юное сердце.
Некоторый дискомфорт доставляла аорта, недавно шунтированная опытным хирургом ЦКБ, но титановые шейки бёдер, совершенно без трения вращались в полистирольных суставах. Пётр Михайлович Ендовой, бодрый, жизнерадостный пенсионер федерального значения, любил это время года. Осень ещё только начиналась, радуя тёплыми, безветренными днями и слегка прохладными ночами. Пожелтевшая, но ещё не опавшая листва, с яркими, кроваво-красными, каплями рябины, очарованием очей звала на прогулку в просторные аллеи рощ и скверов.
Пробежавшись полкилометра до высокой ограды, сложенной профессиональными каменщиками одной из строительных бригад Управления Делами, приветливо помахав рукой в мягкой перчатке улыбающемуся из будочки при массивных, кованых воротах, дежурному, Пётр Михайлович потрусил обратно. Лёгкими прыжками, преодолев широкие ступени подъёма просторной летней веранды, приостановился у входной двери в дом, и, вытянув из кармана байковых, просторных брюк, за толстую жёлтую цепочку, дорогой хронометр, удовлетворённо хмыкнул. Сегодня он установил новый рекорд. На полный круг — от дома к ограде и обратно, ушло ровно десять минут. Решительно нажав изогнутую ручку двери вниз, Ендовой, бодрым аллюром проследовал в полуподвал, к ярко освещённой голубизне крытого бассейна.
Ничуть не смущаясь молоденькой горничной, донага разделся, и, звонко шлёпая себя по крепким ляжкам, подошёл к зеленоватому, кафельному краю. Быстро перекрестившись, молодецки ухнув, плюхнулся в подогретую, прозрачную влагу. Через полчаса, вволю набарахтавшись, в толстом махровом халате, надетом на крепкое, с густой седоватой шерстью, тело, Пётр Михайлович вышел к ужину.
Широкий стол, ожидавший хозяина, играл отблесками приборов на белизне скатерти. При его появлении, миловидная, средних лет, по-спортивному подтянутая женщина, с гордо выпрямленной спиной, в открытом вечернем платье, обнажила жемчужины зубов в безукоризненной улыбке. Кивком головы, слегка повернувшись на бархате сиденья, подала знак прислуге, выстроившейся в почтительную цепь по правую руку от массивного, похожего на трон короля Артура, хозяйского кресла. Из-за тяжёлых портьер полились нежные, минорные, скрипичные волны музыки. Ярче вспыхнули электрические свечи в ажурных бронзовых канделябрах. Усевшись на услужливо подставленное под выпуклые, тренированные мышцы хозяйских ягодиц, сиденье, Ендовой пригубил бокал с дегазированной, подогретой заботливыми руками прислуги, целебной, минеральной водой. Ловко огибая мебель, забегали, изящно, тремя пальцами удерживая тяжёлые подносы на уровне глаз, отутюженные, тщательно причёсанные, накрахмаленные молодые официанты. Минут через сорок, плавно и как-то незаметно, обильный скорее переменой блюд, нежели их тяжестью для заботящегося о здоровье желудка, спектакль ужина завершился.
Поднявшись из-за стола, галантно согнув руку в локте, и слегка наклонив голову, Пётр Михайлович сопроводил супругу, порозовевшую от хорошего вина, в просторную, мягко освещённую настенными бра, гостиную. Элегантно подставив трёхногий, с винтовым, круглым сиденьем, табурет, Пётр Михайлович помог супруге занять место у фортепиано. Плавным движением, достав из красивого футляра изящную флейту-пикколо, Ендовой, встряхнув прекрасно восстановленной, густой шевелюрой, исторгнул первую трель фрагмента балетной сюиты Равеля «Дафнис и Хлоя». Закрыв глаза, купаясь в упоительных звуках, Пётр Михайлович помузицировал минут десять, и, насладившись гармонией, нежно поцеловав супругу в обнажённое, трепетное, после чудных аккордов, плечо, препоручил её заботам горничных.
Тяжело опустившись в кожу массивного, викторианского кресла, Ендовой примостил ноги на удобную табуреточку. Задумчиво и неторопливо, пролистал толстую, отпечатанную на хорошей бумаге, солидную газету. Ровно в девять, с первым ударом трофейных часов, включив телевизор, Пётр Михайлович с интересом погрузился в мир новостей и курьёзов.
События комментировала приятная, элегантно одетая, с аккуратным пробором в гладко зачёсанных волосах, дикторша первого канала. Строго порассуждав о непрекращающихся в Чечне взрывах и убийствах, толерантно проинформировав о новостях официоза, она, сверкнув улыбкой, продолжила программу, открыв блок зарубежных новостей. Американский спецкор, кратко проинформировав о дебатах в конгрессе, о предвыборных страстях и международном автошоу, завершил репортаж забавной информацией из мира высоких технологий. В коротком сюжете, один из менеджеров какой-то софтверной компании, представляющей на ежегодной выставке КомпьюТек свою разнообразную продукцию, поразглагольствовав о будущем индустрии компьютерных игр, рассказал о конкурсе для геймеров.
Петра Михайловича несколько обескуражила сумма денежного приза победителю такого бессмысленного соревнования, но в память врезалось отнюдь не огромное число, в долларовом выражении, а изящная, афористичная, и несколько туманная, фраза. «Воля судьбы — ничто в сравнении с волей человека. И, порою, шансы на выигрыш в виртуальной схватке жизни, измеряются не молодостью и задором, а опытом и мудростью». Выключив телеприёмник, проигнорировав новости спорта и погоды, Ендовой, задумчиво поглаживая розоватый, почти рассосавшийся рубец шрама на груди, какое то время смаковал глубину афоризма.
Прервал размышления глубокий, ровный бас тяжёлых, напольных часов, мерно раскачивающих отполированный диск маятника, десятью ударами продублировавший показания ажурных стрелок, застывших на стилизованных под готику, римских цифрах. Неслышно подошёл юноша, и, вежливо склонившись, на серебряном, небольшом подносе, украшенном полуобнажёнными наядами, подал Петру Михайловичу продолговатую, синюю коробочку. Не торопясь, плавными движениями открыв футляр, Ендовой вынул стеклянную, в матовой изморози, светящуюся изнутри малиновыми лучами, баночку. Развернув стерильную салфетку, взял с подноса сияющий золотом ингалятор, и, отвернув крышечку с узенького горлышка, укрепил ингалятор на баночке. Запрокинув голову, умелыми, рассчитанными движениями впрыснув жидкость из баночки в горло, Пётр Михайлович отдал устройство юноше, и, удобно облокотившись, просидел десять минут, не шевелясь, опустив рыжеватые веки.
Затем, неожиданно энергично, поднялся на ноги, и, бодрой, пружинящей походкой направился в комнаты женской половины. Бесшумно прикрывая за хозяином высокие, задрапированные бархатом с кистями, инкрустированные, в узорах, двери, служка загадочно улыбнулся, и быстро засеменил в людскую.
Некоторый дискомфорт доставляла аорта, недавно шунтированная опытным хирургом ЦКБ, но титановые шейки бёдер, совершенно без трения вращались в полистирольных суставах. Пётр Михайлович Ендовой, бодрый, жизнерадостный пенсионер федерального значения, любил это время года. Осень ещё только начиналась, радуя тёплыми, безветренными днями и слегка прохладными ночами. Пожелтевшая, но ещё не опавшая листва, с яркими, кроваво-красными, каплями рябины, очарованием очей звала на прогулку в просторные аллеи рощ и скверов.
Пробежавшись полкилометра до высокой ограды, сложенной профессиональными каменщиками одной из строительных бригад Управления Делами, приветливо помахав рукой в мягкой перчатке улыбающемуся из будочки при массивных, кованых воротах, дежурному, Пётр Михайлович потрусил обратно. Лёгкими прыжками, преодолев широкие ступени подъёма просторной летней веранды, приостановился у входной двери в дом, и, вытянув из кармана байковых, просторных брюк, за толстую жёлтую цепочку, дорогой хронометр, удовлетворённо хмыкнул. Сегодня он установил новый рекорд. На полный круг — от дома к ограде и обратно, ушло ровно десять минут. Решительно нажав изогнутую ручку двери вниз, Ендовой, бодрым аллюром проследовал в полуподвал, к ярко освещённой голубизне крытого бассейна.
Ничуть не смущаясь молоденькой горничной, донага разделся, и, звонко шлёпая себя по крепким ляжкам, подошёл к зеленоватому, кафельному краю. Быстро перекрестившись, молодецки ухнув, плюхнулся в подогретую, прозрачную влагу. Через полчаса, вволю набарахтавшись, в толстом махровом халате, надетом на крепкое, с густой седоватой шерстью, тело, Пётр Михайлович вышел к ужину.
Широкий стол, ожидавший хозяина, играл отблесками приборов на белизне скатерти. При его появлении, миловидная, средних лет, по-спортивному подтянутая женщина, с гордо выпрямленной спиной, в открытом вечернем платье, обнажила жемчужины зубов в безукоризненной улыбке. Кивком головы, слегка повернувшись на бархате сиденья, подала знак прислуге, выстроившейся в почтительную цепь по правую руку от массивного, похожего на трон короля Артура, хозяйского кресла. Из-за тяжёлых портьер полились нежные, минорные, скрипичные волны музыки. Ярче вспыхнули электрические свечи в ажурных бронзовых канделябрах. Усевшись на услужливо подставленное под выпуклые, тренированные мышцы хозяйских ягодиц, сиденье, Ендовой пригубил бокал с дегазированной, подогретой заботливыми руками прислуги, целебной, минеральной водой. Ловко огибая мебель, забегали, изящно, тремя пальцами удерживая тяжёлые подносы на уровне глаз, отутюженные, тщательно причёсанные, накрахмаленные молодые официанты. Минут через сорок, плавно и как-то незаметно, обильный скорее переменой блюд, нежели их тяжестью для заботящегося о здоровье желудка, спектакль ужина завершился.
Поднявшись из-за стола, галантно согнув руку в локте, и слегка наклонив голову, Пётр Михайлович сопроводил супругу, порозовевшую от хорошего вина, в просторную, мягко освещённую настенными бра, гостиную. Элегантно подставив трёхногий, с винтовым, круглым сиденьем, табурет, Пётр Михайлович помог супруге занять место у фортепиано. Плавным движением, достав из красивого футляра изящную флейту-пикколо, Ендовой, встряхнув прекрасно восстановленной, густой шевелюрой, исторгнул первую трель фрагмента балетной сюиты Равеля «Дафнис и Хлоя». Закрыв глаза, купаясь в упоительных звуках, Пётр Михайлович помузицировал минут десять, и, насладившись гармонией, нежно поцеловав супругу в обнажённое, трепетное, после чудных аккордов, плечо, препоручил её заботам горничных.
Тяжело опустившись в кожу массивного, викторианского кресла, Ендовой примостил ноги на удобную табуреточку. Задумчиво и неторопливо, пролистал толстую, отпечатанную на хорошей бумаге, солидную газету. Ровно в девять, с первым ударом трофейных часов, включив телевизор, Пётр Михайлович с интересом погрузился в мир новостей и курьёзов.
События комментировала приятная, элегантно одетая, с аккуратным пробором в гладко зачёсанных волосах, дикторша первого канала. Строго порассуждав о непрекращающихся в Чечне взрывах и убийствах, толерантно проинформировав о новостях официоза, она, сверкнув улыбкой, продолжила программу, открыв блок зарубежных новостей. Американский спецкор, кратко проинформировав о дебатах в конгрессе, о предвыборных страстях и международном автошоу, завершил репортаж забавной информацией из мира высоких технологий. В коротком сюжете, один из менеджеров какой-то софтверной компании, представляющей на ежегодной выставке КомпьюТек свою разнообразную продукцию, поразглагольствовав о будущем индустрии компьютерных игр, рассказал о конкурсе для геймеров.
Петра Михайловича несколько обескуражила сумма денежного приза победителю такого бессмысленного соревнования, но в память врезалось отнюдь не огромное число, в долларовом выражении, а изящная, афористичная, и несколько туманная, фраза. «Воля судьбы — ничто в сравнении с волей человека. И, порою, шансы на выигрыш в виртуальной схватке жизни, измеряются не молодостью и задором, а опытом и мудростью». Выключив телеприёмник, проигнорировав новости спорта и погоды, Ендовой, задумчиво поглаживая розоватый, почти рассосавшийся рубец шрама на груди, какое то время смаковал глубину афоризма.
Прервал размышления глубокий, ровный бас тяжёлых, напольных часов, мерно раскачивающих отполированный диск маятника, десятью ударами продублировавший показания ажурных стрелок, застывших на стилизованных под готику, римских цифрах. Неслышно подошёл юноша, и, вежливо склонившись, на серебряном, небольшом подносе, украшенном полуобнажёнными наядами, подал Петру Михайловичу продолговатую, синюю коробочку. Не торопясь, плавными движениями открыв футляр, Ендовой вынул стеклянную, в матовой изморози, светящуюся изнутри малиновыми лучами, баночку. Развернув стерильную салфетку, взял с подноса сияющий золотом ингалятор, и, отвернув крышечку с узенького горлышка, укрепил ингалятор на баночке. Запрокинув голову, умелыми, рассчитанными движениями впрыснув жидкость из баночки в горло, Пётр Михайлович отдал устройство юноше, и, удобно облокотившись, просидел десять минут, не шевелясь, опустив рыжеватые веки.
Затем, неожиданно энергично, поднялся на ноги, и, бодрой, пружинящей походкой направился в комнаты женской половины. Бесшумно прикрывая за хозяином высокие, задрапированные бархатом с кистями, инкрустированные, в узорах, двери, служка загадочно улыбнулся, и быстро засеменил в людскую.
Ратеев А. М.
